Юрий и Людмила Каплуны (Киев), Костянтин Климашенко (Киев), Катерина Сытая (Киев), Ната Катериненко в гостях у Юрия Соломко (Киев). 2013 год.

 

«Какая чистая мастерская!» – воскликнули люди, заходя к художнику Юрию Соломко. Действительно – чистое пространство. Светлое. Мирное. Юрий тих. Рассаживает всех за столом. Вино достает.

Соломко (поднимая бокал): Друзья мои! Как приятно!

Климашенко: Прекрасен наш союз!

Соломко: Для меня ваш приход – символ того, что пришла весна, люди проснулись и решили общаться. Всю зиму никого у меня не было. За вас! За гостей! За людей!

 

 

Каплун (Открывая банку безалкогольного пива): Вы первым придумали рисовать на географических картах?

Соломко: В Украине – да. Хотя в то время Украины еще и не было. Когда в 1991 году я впервые выставил карты в Киеве, а потом в Москве, то и появился этот вопрос первичности, в который я был невольно вовлечен. Сначала мной восхищались, отдавая ветку первенства, потом обвиняли в плагиате. В то время существовал дефицит информации и возбужденное сознание советских людей рисовало свою историю искусства. Когда я начинал писать на картах, то не знал, что это еще кто-то делал до меня. Открытие мира картографии произошло в 1997 году, когда меня пригласили принять участие в выставке «Картографы» в Хорватии. Там оказалось, что так, как я, карты никто не делает, потому что у моих коллег за границей нет академического образования и они не владеют таким языком, используют иные приемы.

Катериненко: (Предлагая кушанья): Поешь, Юра!

Соломко: Дайте мне какой-то фрукт или хлеб просто.

Климашенко (Щедро): Не стесняйтесь!

Соломко (указывая на принесенные народом угощения): Да если б я знал, что столько еды будет, я бы со вчерашнего вечера ничего не ел! (Беря фрукт в руки) Сначала расскажу, как случилось так, что я пришел к картам. Когда я был студентом четвертого курса, у меня была мастерская на Парижской коммуне. Я пытался что-то искать, метался из стороны в сторону. Наступило лето и я уехал к себе на родину в Крым. Солнце, природа, родительский дом, и все забылось за две недели. Можно было начинать жить заново. Подумал – надо бы куда-то поехать.

Люда (Мечтательно): Вы, наверное, стихи пишете в таком состоянии.

Соломко (Улыбаясь): Когда тебе 28 лет – какие стихи?! Стихи – это теория, а когда ты молод, хочется практики, и я решил поехать немного в сторону от родительского дома. Шел 1991 год, июнь месяц. Зашел в книжный магазин, чтобы купить карту Крыма для путешествия. Увидел, что нужной карты нет. И вообще мало что есть, пустые полки. Лежат только политические карты мира.

Климашенко: Никому уже не нужные.

Катериненко: Уцененные? По две копейки?

Соломко: Две тысячи купонов каждая. Потрогал карту, обратил внимание, что она ламинированная.

Климашенко: Их добротно делали, потому что политическая карта мира должна была висеть у первого секретаря компартии.

Соломко: Я перевернул карту, вспомнил, что Костя Реунов когда-то на кухонной клеенке писал, и пришел к мысли, что можно попробовать писать на карте мира. Купил одну карту. Вышел. Тут же вернулся и купил вторую. Приехал домой, разложил карты, стал их соединять. Подумал: «Надо написать что-то». Первые ассоциации, связанные с картой – это завоеватели, войны и так далее. Но это было бы слишком простым решением. Понял, что надо сделать что-то противоположное, но без отсебятины, потому что это будет диссонанс. Карта мира – не та система координат, чтобы переносить на нее свои личные переживания. И нужно было найти идеальное сочетание. Если карта не моя, то и рисовать я должен что-то не мое. То есть, надо было совершенно отказаться от авторства и при этом не развивать линию взаимодействия геополитических сил, напряжения, которое тогда сильно ощущалось. Советского человека, который до развала Союза находился в определенном равновесии, средства массовой информации в то время начали долбить шокирующими фактами развала мира. Забастовки, протесты с целью выйти из социалистического строя, Чаушеску повесили….

Климашенко: Расстреляли.

Соломко (Рассудительно): А могли и повесить. Геополитические события напрягали, как и сейчас. Захотелось снять это напряжение. Пришла ясность: на политической карте мира надо писать нечто расслабляющее, уводящее от актуального. И вот случайно я оказался по каким-то делам в Симферополе. В то время начали в продаже появляться невиданные книги, которых в Советском Союзе никогда не было. Я остановился около одной раскладки и решил взять что-то себе на пляж почитать. Смотрю – маркиз де Сад, «Жюстина».

Каплун: Развлекательное чтиво! Расслабляет.

 

 

Соломко (Указывая на книжную полку): У меня, кстати, там стоит эта книга. Давайте достанем. Она уже зачитана до дыр!

Климашенко: Наверняка тираж 200 000 экземпляров. (Беря книгу в руки) Давайте посмотрим! Да. Издательство Хмельницкого обкома компартии Украины. Понимаете? Компартия Украины печатала такие книги. У нас многое здесь издавалось, но централизованно отвозилось в Россию. А в Украине был дефицит всего.

Соломко (Листая книгу в поисках нужной иллюстрации): Где она? Не могу найти. Тогда я сразу как-то открыл на ней….

Климашенко: Молодость была! Тогда все сразу и открывалось.

Соломко (Показывая народу картинку с изображением двух дам): Вот она! Я понял – это то, что надо. Судя по всему, это гравюра XVIII века. (Показывает репродукцию своей работы) Смотрите, что получилось!

Каплун: Класс!

Соломко: Я решил, что платье одной из них будет такого же цвета как Советский Союз, а платье другой – синий океан. Совмещал в мастерской художников-оформителей в Бахчисарае, так как нужен был эпидиаскоп, чтоб не тратить время на прорисовку, а просто книжечку вставить и сделать проекцию на склеенные карты. Только взялся за кисть, как раздался стук в дверь. Заходит Сергей Пустовойт, типичный семидесятник, который уехал из Киева и поселился в Крыму. (Звонит мобильник, Соломко встает, отвечает) Я в мастерской, Ирочка! Приходи! Здесь много еды и вино тоже! (Слушает ответ, объясняет) Я же говорил, что мне нужно будет рассказывать сегодня о своем творчестве. (Сев за стол возвращается к разговору) И Пустовойт стал расспрашивать: «Кто такой? Концептуалист? Киевский?» Мы поговорили, и он в порядке приказа неожиданно сказал художнику-оформителю: «Дай ему хорошую черную краску! Я тебе верну». Они ушли бухать, я продолжил рисунок. Дописывал работу дома, в селе Вилино. Атмосфера удивительная. Двор бабушки. Все еще живы. Солнце светит. Пишу, и вдруг в голову приходят киевские бесы в виде моего преподавателя Юлия Николаевича Ятченко который произнес по поводу политической ситуации в стране следующее: «Радуетесь перестройке? Мы это пережили в оттепель в 60-е годы. Все вернется! Коммунистическая партия все вернет. Так вы не очень-то петушитесь!» Вот так пишу и думаю: «А вдруг вернется? А я голых девок уже нарисовал».

Климашенко: Лет на пятнадцать лишения свободы!

Соломко: На розовом пятне Советского Союза.

Климашенко (С пониманием): А это же в особо крупных размерах!

Соломко: Я числился комсомольцем тогда. Спросят – где уважение?

Каплун (Компетентно): Да это ж крамола была!

Соломко: «Нельзя ж на политической карте мира изображать вот эти все фривольности. Наверное, придется объясняться», – думал я, и гнал эти мысли.

Климашенко (Шутя): И решил в ответ нарисовать Раису Максимовну Горбачевуна карте США.

Соломко: Раису Максимовну не рисовал. (Указывая на стену) Но обратите внимание на ту фотографию! Чья это лысина блестит?

Климашенко: Михаила Сергеевича.

Соломко: Смотрит на одну из моих карт.

Климашенко: Он тоже позаботился о том, чтобы на картах появилось нечто новое. Вместо одной страны – пятнадцать.

Соломко: Первую работу с картами я сделал за два месяца до развала СССР, а первая выставка карт состоялась через два месяца после него. Иногда, шутя, я говорил о том, что на самом деле Советский Союз к развалу привел не Горбачев, а я. Так сложилась мифологема, которой я пользовался впоследствии.

В 1998 году в Москве Марат Гельман рассказал, что на прошедшую выставку с моим участием пришли разные уважаемые люди, в том числе и Михаил Горбачев. А Дима Гутов] дал мне фотографию, на которой на фоне моей работы видны два затылка, один из них – Михаила Сергеевича Горбачева, другой – Чингиза Айтматова.  Когда встретил художника Хоровского, спросил: «Юра, как ты думаешь, кто на ней изображен?» Он ответил: «Ростроповича..

 

 

Климашенко (Сквозь смех народа, с пристрастием): А где вы были во время путча с 18 на 19 августа?

Соломко: В поезде. Ехал в Москву за визой в Египет, так как там находилось посольство.  Приезжаю, а египтянин, занимающийся мной, говорит: «Чего-то тут не то в Москве». Я ему: «Да все нормально. Это ж Москва!» Получил бы визу в 9 утра, но у меня не было фотографии 3х4. Когда вернулись с фото в посольство, мне сказали: «Да вы что! Какая виза? Чрезвычайное положение в стране. Президент арестован». Я три дня и три ночи просидел в общаге во ВГИКе. Смотрели телевизор, пили вино, ходили в центр прогуляться.

Климашенко: Да, танки были, но страшно не было. А было интересно. Я утро 19 августа встретил на Печерске. На кухне. Когда включили телевизор, там сначала что-то сказали, после чего начался балет «Лебединое озеро». И никаких новостей – они доходили путем слухов. Простые люди тогда ничего не могли знать. Так же как и о Чернобыле. Он грохнул 26 апреля, а я призывался в армию 3 мая. Ровно через неделю. Еду в такси через мост Патона, вижу – вереница «Икарусов» идет. Образовалась пробка немыслимая для Советского Союза. Таксист говорит: «А ты, что не знаешь? Чернобыль грохнул. Ха-ха-ха!» Никто тогда не знал о последствиях взрыва.

Соломко: Когда грохнул Чернобыль, я закончил Краснодарское художественное училище, делал диплом и думал, что надо куда-то ехать поступать. Друзья говорят: «Надо ехать в большой город». Узнал, что в Чернобыле взорвалась станция – в Украине ЧП, эвакуация. Подумал, что туда и надо ехать, потому что для провинциального студента без знакомства, связей в Москве и Питере поступить было нереально. Киев был шансом, так как все киевляне разбежались, и мы, приехавшие, могли этот тепленький, еле дышащий, амебный, желеобразный город взять своими крепкими руками и учиться.

 

 

Приехал. Киев был пустым, но конкурс в тот год оказался больше, чем был до моего приезда. Таких умных, как я, оказалось очень много. Но я все же поступил. Мне было уже 24 и надо было серьезно выходить в мир, начинать работать самостоятельно. Первым занятием был рисунок у Юлия Николаевича Ятченко, который, как я уже рассказывал, пугал нас перестройкой. Он начал речь: «Ну, друзья мои, давайте познакомимся! Встаньте». Мы встали в большой мастерской подковкой, он в центре, как комиссар пожал каждому руку и говорит: «Будем много работать. Будут сложные задания. Вы должны делать зарисовки, наброски, писать натуру». И я понял, он говорит о том, что я уже прошел, и это очень далеко от картины, ради которой я сюда приехал. Закончил он словами: «Если вы будете так хорошо работать, то будете расти». Я в полном отчаянии на автомате, вдруг, отвечаю: «А я не знал, что я расту! Стоим мы с папой на мосту, он не растет, а я расту. (Смех народа) Расту и в дождик, и в мороз. Я уже маму перерос». И Юлий Николаевич понял – у него появился проблемный студент. Так началось мое обучение.

 

 

Катериненко: Ты обронил фразу, что тебя на твоей карте не должно быть видно. Но ты-то в этих работах есть! Ты же создатель!

Соломко: Меня в картах можно сравнить с ди-джеем, который сводит разные треки и в результате получается новое произведение.

Люда (Романтично): У вас была работа, где изображена капуста огромная. Вы максималист? Любите на больших полотнах работать?

Соломко (Указывая на картины под стеной): А вот эта работа! Есть такое понятие, как масштаб, и масштабные соизмерения – один из рычагов формирования имиджа в современном искусстве. Если бы я написал эту капусту в натуральный размер, то это был бы просто кочан капусты. Но если пишешь огромную капусту, то объект выходит из реальности. Это уже нечто другое. В данном случае – это не просто капуста, а Вселенная.

К картинам подошел Соломко. Стал вытаскивать. По одной. Показывал гостям плоды южные. Цветом насыщенные. Неожиданные.

 

 

Соломко (Меняя огурец на вишню): Я устаю мыслить глобальными понятиями. Карты – это глобализм. Если ты в этом находишься годами, тупеешь, не так остро ощущаешь реальность. (Указывая на овощи и фрукты на холстах) Я нашел для себя другой ход, локальный, местечковый, противоположный глобальности. Так и родился проект «Натурпродукт».

Климашенко (Указывая на красный фрукт на полотне): Пятно жизнеутверждающее!

Соломко: Хочу сделать отдельную выставку… (Достав картину) Вот банка с компотом.

Климашенко: Мы такой путь от огорода к геополитике еще не проходили!

Катериненко  (Растроганно): Юра, ты умеешь рисовать! Преклоняюсь!

Соломко: У меня хорошая реалистическая школа за плечами. В Краснодаре у меня был преподаватель, который говорил, что живопись создается по своим законам и правилам. И акцентировал: «Незнание законов живописи не освобождает от ответственности».

Мы учились у удивительного поколения мастеров. Мой сокурсник Слава Машницкий рассказывал о своем преподавателе композиции в одесском училище. В композиции есть такое понятие, как типичность. Нужно было осознавать – типично или нет какое-то явление для конкретного героя. Преподаватель спрашивал у студентов: «Скажите, Ленин в туалет ходил?» Студенты, стесняясь, молчали. Учитель вел мысль далее. «Он же человек, – говорил он. – Значит, ходил! А почему мы это не изображаем? Потому что это нетипично!»

 

 

Катериненко: Ты говоришь о нетипичности, но твое имя типично связывают только с картами!

Соломко: Не только. Был фотопроект «Регенерация», перформанс «Офис» да и чисто живописные проекты были. Но, карты…Это сегодня более востребовано зрителями, кураторами. Журналисты тоже их любят, потому что им есть о чем писать. (Поднимая бокал) Ну, давайте же выпьем за постоянство!

Катериненко: В историю искусства вошли самые отпетые радикалы. Тебе не хочется взорвать пространство чем-то новым?

Соломко: Сейчас – нет. Но когда мне было 25 лет – да. Тогда из армии пришел Олег Голосий и попал на наш курс. Я год кис в Киеве, никого не знал. Как-то Голосий, проходя мимо меня на занятии живописи, сказал: «Пойдем, чашечку вина выпьем». Я ответил, мол, учиться хочу. Он: «Да ты уже все знаешь. Пойдем!» Так начался наш бесконечный диалог. Кофе, вино, и будто мы с ним были сто лет знакомы. Попали в мою мастерскую, потом поехали к нему. Я увидел его работы и подумал, что это совсем другое мышление. Он меня заинтриговал. Неистовый, глаза горящие, романтичный, открытый, ранимый, наивный, как ребенок, искренне говорил обо всем. Мы обсуждали с ним украинских художников разных поколений. Речь зашла о семидесятниках – Галине Неледве, Викторе Рыжих, Сергее Пустовойте, Владимире Власове, Сергее Базилеве, Сергее Гете и других. И вдруг Голосий сказал: «Но следующие в искусстве – мы». Олег шел на эту миссию, как на эшафот.

 

 

Мы как-то говорили о судьбе, о вопросах жизни и смерти. Я признался, что мне предсказали в близком будущем окончание жизни. Тогда он промолвил: «Если бы знал, что осталось несколько лет, все бросил бы и оставил только искусство и реализацию себя в нем. Если почувствую, что уже реализовал себя в искусстве, просто умру». Удивительно, но я не думал тогда, что это настолько серьезно.

Климашенко: То есть, он нажал на кнопку.

Соломко: Да. Катапультировался в какой-то момент. Мне Голосий помог взорвать себя. Не только мне. Гнилицкий говорил то же самое. И у Гнилицкого, и у меня уже дети были. Голосий «ломал» семьи, жены обижались. Моя жена ревновала – мы с ним разве что не спали вместе, с утра до ночи проводили время. Правда через год-полтора возник конфликт и наша любовь прошла. Осталась только мягкая дружба. Для меня это был творческий друг. Он был влюблен в искусство.

Приведу в пример одну историю. В квартире Голосия жил другой художник, и как-то он Олегу предложил познакомиться с девушками. Познакомились на районе, набрали вина. Квартира была двухкомнатная. И художник рассказывает, что когда вышел из своей комнаты, увидел следующую картину – Олег раздел свою девушку и стал ее ночью рисовать.

Климашенко: Ей очень повезло, потому что если бы он с ней сделал что-то другое, это улетучилось бы, а так – запечатлел ее в истории искусства.

Соломко: Голосий – человек невероятного таланта. А талант в изобразительном искусстве определяется просто – это когда человек способен на плоскости увидеть пространство. Обучение заключается в том, чтобы через упражнения по светотени, перспективе и прочему формировать глаз, научить студента легко входить в трехмерное пространство и создавать в работе его иллюзию. На это уходят годы. У Голосия это проходило легко. Если мне нужно было взять карандаш и по миллиметру углубляться в трехмерное пространство, то Голосий просто брал кисть, запускал руку в холст и входил в него. Это была магия. Я спрашивал – Олег, как ты это делаешь? Он отвечал: «Так это же просто! Его видно». Я не видел. Он входил в другое пространство, наводил там порядок, выстраивал что-то и выходил оттуда. За ночь мог нарисовать картину 2 на 3 метра.

Климашенко (размышляя): Вошел в трехмерное пространство и не вернулся.

Соломко (касаясь темы ухода Голосия из жизни): Я думаю, что у него наступил кризис после поездки в Мюнхен. До этого он кризисов не переживал. Возможно, химическое воздействие препаратов на мозг дало свой пагубный результат. Есть люди, которые и так не от мира сего. Все, кто общался с Голосием в студенческие годы, знают, что любое студенческое застолье заканчивалось тем, что Олег куда-то убегал. Его нужно было ловить. Даже алкоголь воздействовал на него не так, как на всех.

Катериненко: В то время многие занимались психоделическими опытами.

Соломко: Да. Но в какой-то момент я почувствовал, что это мешает. Я порчу работы. Пишешь новые, переписываешь уже готовые, счастлив – а наутро приходишь и понимаешь, что это никуда не годится.

 

 

 

Катериненко: Олег Голосий был центром вашей творческой среды. Что после его ухода произошло с вашим миром?

Соломко: После несчастья, случившегося с Олегом, произошло отрезвление. По крайней мере, в моем восприятии. Появилось чувство ответственности за себя и окружающих. Стало меньше игры, появилось ощущение реальности. В искусстве же стало меньше живописи, потому что ушел гениальный живописец. Не стало его работ и исчезло их воздействие на других. Почти сразу же закончился период мастерских «Парижской коммуны». Не было желания продолжать находиться вместе. И после этого подобных коллективных мастерских не было. Хотя у нас появился сквот на Чкалова – аналогичный дом, много художников расселилось в двух подъездах – но это уже было другое состояние. Нас объединяла только география, соседство мастерских, а соратников было мало.

 

 

Следующим этапом отхода от периода Голосия стало появление Центра современного искусства Сороса, ориентированного не на живопись, а на медийное искусство. Он стимулировал развитие видео, инсталляции, фотографии. Живопись была отодвинута этим новым грантовым искусством. Так за два года украинское искусство и поменялось.

Катериненко (Вздохнув о чем-то своем): В Украине сегодня жить нелегко.

Соломко: А когда было легко? Сейчас наступает время национальной идентификации. И мне это нужно. Украине отведена некрасивая роль. Нам дан выбор между Россией и Западом. Это касается всей страны и лично каждого. Такой простой вопрос, и так сложно на него ответить. Понимаю, что политическое будущее страны – это Европа, но экономически это не выгодно в данный отрезок времени.

У меня в России брат живет, родственники там, предки оттуда, говорю на русском языке, моя культура, история вышли из России…

 

 

Катериненко: Тогда о какой национальной идентификации ты говоришь?

Соломко: … просто русские не понимают, что люди, живущие в Украине, но говорящие по-русски – украинцы. Они граждане Украины. Я украинец.

 

Примечания:

Купоны – одноразовые отрезные талоны на товары первой необходимости, выдававшиеся вместе с зарплатой. Были введены в конце 1990 года и печатались до декабря 1991 года на листах формата А4. Художники купоны, порой, подделывали.

В январе 1992 года в обращение поступили новые варианты купонов, уже больше напоминавшие деньги, однако полноценными купюрами не считавшиеся. В 1996 году их сменила гривна.

Константин Реунов (1963) – художник, работающий под творческим псевдонимом Винни Реунов. Совместно с Олегом Тистолом создал в Киеве арт-группу «Волевая грань национального постэклектизма». В 1988 году уехал в Москву и до 1990 года работал в сквоте «Фурманный переулок». С 1991 по 1992 год выступал директором и куратором московской Галереи в Трехпрудном переулке (совместно с Авдеем Тер-Оганьяном).

Николае Чаушеску (1918- 1989) — президент социалистической Румынии с 1974 года до конца жизни. Был свергнут в ходе начавшейся в стране антикоммунистической революции. По приговору трибунала он и его жена Елена были расстреляны военными, их имущество было конфисковано, а впоследствии стало выставляться на продажу. Эта смерть ознаменовала конец происходившей в 1989 году в Восточной Европе волны антикоммунистических протестов, иногда заканчивавшихся кровавыми событиями.

Донасьен Альфонс Франсуа де Сад (1740—1814), вошел в историю как маркиз де Сад — французский писатель и философ. Целью бытия считал удовлетворение стремлений и желаний для обретения полной персональной свободы. Во многом повлиял на развитие европейской философии в ХХ веке. По имени маркиза названо сексуальное удовольствие, получаемое путём причинения другому человеку боли и унижений – впрочем, сам де Сад от этого удовольствия не получил, так как термин появился спустя более 70 лет после смерти маркиза. «Жюстина, или Несчастная судьба добродетели» (фр. Justine ou les Malheurs de la vertu) — первый эротический роман маркиза де Сада, опубликованный при его жизни (1791 г.).

Эпидиаскоп – аппарат, позволяющий проецировать на экран прозрачные и непрозрачные изображения с оригинальных визуальных материалов.

Семидесятники – поколение, которое начало формироваться в СССР после событий Пражской весны 1968 года (когда в ответ на начатые местной Компартией реформы Советский Союз ввел в Чехословакию свои танки). Эти события привели к появлению такому явлению как андеграунд.

Юлий Ятченко (родился в 1928 г.) – украинский живописец и график, с 1963 года работал на кафедре рисунка в Киевском художественном институте. Профессор КХИ с 1979 года. Представитель конформизма в искусстве. В советское время был ярым борцом против формализма. Когда после перестройки дух времени радикально изменился, стал преподавать лекции о формальной композиции, основываясь на работах абстракционистов.

Михаил Сергеевич Горбачев (родился в 1931 г.) – первый и последний президент СССР, во время правления которого после путча заговорщиков завершилась история Советского Союза. Лауреат Нобелевской премии мира. Раиса Максимова Горбачева (1932-1999 гг.) – его супруга. Первая жена вождя СССР, вела активную общественную жизнь, за что широкая общественность тайком ее не любила.

Дмитрий Гутов (родился в 1960 г.) — российский художник-концептуалист, по мировоззрению – марксист. Является членом редколлегии «Художественного журнала» с его основания в 1993 г.

Чингиз Айтматов (1928-2008 гг.) – киргизский советский писатель, писавший на русском и киргизском языках. С 1990 года он возглавлял Посольство СССР в Люксембурге, с 1994 по 2006 – посол Кыргызстана в странах Бенилюкса, в Бельгии, Люксембурге и Нидерландах. Его появление на выставке современных художников рядом с первым президентом СССР вполне объяснимо его дипломатической деятельностью.

Юрий Хоровский (родился в 1946 г.) – скульптор, решивший заняться живописью. Родился в Молдавии. В конце 1980-х переехал жить в Москву.

Мстислав Ростропович (1927— 2007 гг.) — советский и российский виолончелист, пианист и дирижёр.

«Лебединое озеро» — балет Петра Чайковского (написанный в 1877 г.), ставший символом распада СССР для его граждан. В день путча 19 августа 1991 г. запись постановки Большого театра заменила практически все программы центрального советского телевидения, кроме новостей. Спустя 20 лет бывший председатель Гостелерадио СССР Леонид Кравченко заявил, что балет стоял в сетке первого канала и транслировали его вовсе не из-за переворота. Однако найденная энтузиастами телепрограмма на те дни показала, что «Озеро» собирались демонстрировать лишь один раз, и уж явно не планировали отменять ради него все остальное вещание.

«Икарус» – автобус венгерского производства. Были распространены в СССР в огромном количестве.

Строки из стихотворения «Я расту» советской писательницы Агнии Барто (1906 – 1981 гг.), с творчеством которой были знакомы все дети и родители  СССР.

Слава Машницкий (родился в 1964 г.) – живописец, график, видеохудожник, автор объектов и инсталляций, куратор. Основатель первого в Украине музея современного искусства в собственной квартире. Живёт и работает в Херсоне.

Центр современного искусства Джорджа Сороса в Киеве – филиал сети аналогичных институций, развернутой американским бизнесменом венгерского происхождения в Восточной Европе. Был открыт в 1994 году на территории Киево-Могилянской академии. В середине 90-х, когда его главой стала американский куратор Марта Кузьма, Центр активно формировал художественную ситуацию Украины, поддерживая современное искусство путем международных связей и обильного грантового финансирования. Однако с годами интерес Сороса к гуманитарной ситуации в постсоциалистических странах иссякал, параллельно щедрым денежным потокам. После нескольких лет экономного функционирования в 2008 году Центр Сороса в Киеве был окончательно закрыт.

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

О картографии

Эссе Юрия Соломко, 2012 г.

Возникновение карты своими корнями уходит глубоко в древность, в доисторические времена. Нет единого места появления этого объекта, так же, как и цели ее предназначения. К примеру, с архаичных времен до сегодняшнего дня в племенах Австралии карты рисуют просто для развлечения. В мире их называют «живописью аборигенов».

Принято считать, что карта появилась в Месопотамии в III тысячелетии до н.э. А затем в Китае, Египте и во всех остальных древних цивилизациях. При этом целесообразность карты не доказана, так как для передвижения по суше на дальние, тем более близкие расстояния, необходимости в ней нет. Не таскать же с собой глиняные таблички, на которых начертана схема уже известной части мира. Например, весь Шелковый путь был разбит на участки, и существовали проводники, которые ходили по ним туда и обратно, как челноки. Чтобы плавать по морям карта тоже была не нужна – корабли ходили вдоль берега.

Я вижу карту как пейзаж, картину мира. В европейской культуре карта в Х веке вообще изображала все, что угодно, только не очертания местности в нашем понимании. Она напоминает конструктивный абстракционизм. Этот период в развитии карты так и называется «докартный».

В средневековье было много «белых пятен» на карте мира и художники наполняли их мифическими существами, давали волю своей фантазии. Иногда отвлеченных изображений было больше чем, собственно, самой картографии.

Возрождение вознесло человека и его изображение стало соизмеримо с величием континентов, а сами карты стали невиданных до этого огромных размеров. Началось время великих открытий и изучения Земли. К XVII веку карта стала представлять собой произведение искусства, созданное при участии научных исследовательских результатов.

Лишь в конце XIX века стали производиться точные топографические карты. С тех пор началось массовое производство карт и они утратили свою собственную ценность как произведения искусства.

Но параллельно с этим началось использование карт художниками для создания своих произведений, выражения собственных фантазий. Они стали орудием геополитических карикатур, способом выражения романтических чувств, загадочными ребусами в дадаиских переплетениях смыслов, наслоениями пространств и времен в постмодернистскую эпоху.